Мой ВУЗ

**Oleg**

ФИЛОСОФИЯ СЕКСА В ДРЕВНЕМ КИТАЕ
ЧАСТЬ 1

"Из возвышаемого человеком нет более превосходного, чем чувства, проявляемые в спальных покоях"
(Учитель Проникший-в-таинственную-тьму)

Китай опережает западную цивилизацию по многим показателям. Китайская стена, например – единственное рукотворное сооружение на Земле, видимое невооруженным глазом с Луны. Китайский математик Цзу Чунжи сосчитал число "пи" с точностью до седьмого знака после запятой – на 1000 лет раньше, чем это удосужились сделать в Европе. Китайцы изобрели компас, бумагу, книгопечатание и порох. Кроме того, в Китае самое большое количество лошадей и цыплят, а уж про людей и говорить нечего – всем известны результаты плодотворных усилий китайцев на этом поприще. Пока китаец не обзаведется ребенком, он не может считаться полноценным мужчиной и членом общества – а между тем даосизм веками разрабатывал и усовершенствовал технику оргазма без семяизвержения, то есть с "возвращением семени вспять", что являлось необходимым условием продления жизни и усиления внутренних ресурсов организма. Казалось бы, налицо парадокс – ибо главный принцип даосизма заключается в неукоснительном следовании естественному пути (дао) природы. Но это смотря что считать естественным!

Для китайца, в отличие от представителя христианской или мусульманской культуры, антагонизм сексуального (материального) и духовного начал вовсе не является естественным. Иероглиф "шэнь", который можно перевести как "жизнь", обозначает также личность, или самостоятельный духовно-телесный организм, субстанцией которого является "цзин". "Цзин" обычно переводят как "семя" или "сперма", но это не совсем точно. Цзин включает в себя как физическую (семя), так и психическую (дух) эссенции, выражая тем самым тождество энергий души и тела. Цзин – величайшая ценность, залог долголетия и даже бессмертия, поэтому сохранять его от истечения необходимо всеми возможными способами, каковые и предлагают даосские сексуальные практики.

С другой стороны, основой китайской космогонии и философии являются универсальные категории инь и ян, означающие, соответственно, темное и светлое, активное и пассивное, чет и нечет, женское и мужское. Иероглифы инь и ян буквально обозначают половые органы, но этим отнюдь не исчерпываются. Инь и ян соединяются и даже переходят друг в друга – это мировой закон, в соответствии с которым появляется все многообразие вещей, существ и явлений мироздания. Взаимоотношения чего угодно с чем угодно также определяются законом сочетания инь и ян. В месте их слияния образуется Великое Единое, выраженное символом Великого предела Тай цзи. Граница между двумя составляющими и есть путь Вселенной, или дао, который равен самой Вселенной и Великому Единому, где силы инь и ян пребывают в гармонии. Половой акт, точка соития инь и ян, есть процесс порождения единства, зародыша бессмертия, поэтому важность его беспрецедентна, а философская сущность неизмерима. Он происходит не ради удовлетворения плотской похоти и не ради продолжения рода, но ради очищения от грехов и болезней, ради зарождения истинной небесной жизни внутри самого себя. Поэтому на китайских эротических гравюрах сам половой акт – "нефритовый стебель входит в нефритовую расщелину" – никогда не скрыт, ибо подобная стыдливость противоречила бы самой сути происходящего. Однако на них никогда не увидишь семяизвержения (как на японских, где сперма брызжет наглядно до отвращения. Кстати, само это отвращение не может быть испытано китайцем – перед божественной цзин!) Сперма-цзин – сущностное вещество человека, ипостась воздуха-ци – сущностного вещества Вселенной, ни в коем случае не должна расходоваться впустую. Не разливать, а сосредоточивать в себе, грамотно смешивая с ци, добиваясь внутреннего самоперерождения, уравновешивания внутри своего тела стихий инь и ян – вот цель совокупляющегося китайца.

Идея взаимопроникновения женского в мужское и наоборот облегчила китайцам принятие транссексуализма – для них он отнюдь не исключение, а норма мирового закона. Парадоксальным образом транссексуализм подчеркивает первичность инь – из мужчины сделать женщину гораздо проще (по понятным причинам). Еще в основополагающем даосском трактате "Дао де цзин", автором которого был Лао-цзы, появляется образ праматери всего сущего, "таинственной самки"; а в даосском апокрифе "Хань У-ди нэй чжуань" говорится, что секретные способы сохранения спермы-цзинь передавались вначале от одной женщины к другой раз в четыре тысячи лет, и только в начале нового временного цикла произошла их передача ханьскому государю Воинственному. В эротологических трактатах, как ни парадоксально, рекомендуется держать в секрете от женщин полученные от них же сведения, да и сами трактаты, в довершение ко всему, частенько написаны от лица женщины, какой-нибудь Избранной или Темной девы (!). Перипетии спора инь и ян проясняются во "внутренних покоях", превращаясь там в настоящую (но изысканную!) борьбу женщины и мужчины за цзин – за Великое Единое (Тай цзи).

Зародыш бессмертия не может поселиться сразу в обоих, поэтому кто-то должен быть донором, а кто-то – аккумулятором, объединяющим в себе все энергии, попросту говоря, вампиром. Женщина хочет получить сперму, мужчина же ставит своей целью воздержаться от эякуляции, но при этом забрать максимальное количество "иньской жидкости" – мукоидного секрета, впитываемого из влагалища, слюны, выпиваемой изо рта, и молозива, выпиваемого из грудей (на секс уделялось время, достаточное для получения такого эффекта, – выделение молозива начинается после двух недель ежедневных длительных и качественных сношений). Одним словом, мужчина должен был любить так, чтобы женщина испытала как можно большее количество бурных оргазмов с максимальным истечением плоти, а он при этом не потерял мужской боеспособности.

Для предотвращения эякуляции существовали разнообразные методики; Учитель Проникший-в-таинственную-тьму (таинственный автор одного из эротологических трактатов) предлагает следующий способ: вывести "янское жало" на поверхность, при этом закрыть глаза, сосредоточить мысли, прижать язык к нижней части неба, согнуть спину, вытянуть голову, раздуть ноздри, ссутулить плечи, закрыть рот и вдыхать воздух-ци. "Тогда семя само поднимется вверх, и все ограничения и пределы будут полностью зависеть от самого человека".

Для сохранения эрекции – важного требования сексуальной практики – использовали разжигающие плоть "пилюли сладострастия" и прототипы виагры (рецепт для любопытных: истолочь в порошок по три фэня цистанхе солончаковой, лимонника китайского, семян повилики японской, истода тонколистного и четыре фэня семян жгун-корня, принимать каждый день натощак с ложкой вина размером в квадратный цунь – после 60 дней приема снадобья пациент может совладать с сорока женщинами!) Кроме того, в ходу были всевозможные приспособления, как-то: бирманские колокольчики, шарики, подпруги, кольца. Из всей этой любовной оснастки наиболее всего известны кольца – их делали из серебра, нефрита или слоновой кости и щедро украшали узорами и рисунками. Многие художественные музеи мира (в том числе Эрмитаж) с удовольствием помещают их в свои экспозиции – в отличие от эротических картинок, демонстрирующих их применение. Помещенные у основания пениса, кольца препятствовали эякуляции и одновременно поддерживали эрекцию. Кроме того, в специальную дырочку в кольце вдевалась крепкая нитка, завязываемая на поясе, – с целью четкой его фиксации и исключения неприятных неожиданностей. С помощью специального выступа (например, жемчужины) или крюка, сделанного на кольце, происходило – вдобавок ко всему – параллельное возбуждение клитора.

У женщин, как и положено, были свои секреты. Эротические способности и умения считались одним из самых ценных качеств благонравной жены-китаянки. Она должна была, во вполне патриархальных традициях, ублажать мужа всеми возможными и невозможными способами, ни от чего не отказываться и при этом еще мирволить к любовницам и даже подготавливать для него других женщин – других жен гарема, наложниц, служанок. Но такое эротическое самоуничижение только служило эгоистическим целям умной жены, умелой похитительницы спермы – не забудем, что ее главной целью было добиться семяизвержения, дабы овладеть мужской энергией и смешать внутри себя сущности инь и ян, возрождая в себе Великое Единое. Подсовывая мужчине других, менее искушенных, лукавая жена заставляет его перевозбуждаться и затем заслуженно упивается его живительными соками. Кроме того, удерживаясь от оргазма с другими женщинами, мужчина переполняется небесной энергией от них, которую сексуальная мастерица также воспринимает в себя, совершая последний акт небесного единения.

Отношение средневековых китайцев к сексу сильно отличается от европейского. Китайцы не могли понять христианского осуждения внебрачных связей, мастурбации, гомосексуализма, трансвестизма, лесбиянства, полигамии, мазохизма и вуайеризма. Если эти способы получить удовлетворение практиковались с согласия всех участников, то они рассматривались как вопрос личных предпочтений, и не было оснований расценивать их как преступление против общества. Разумеется, христиане воспринимали китайский секс как ужасающий разврат, упуская из виду, что случаев садизма в китайской сексуальной жизни практически нет (а если и есть, то не в спальне!), а так называемые половые извращения обычно расцвечены тонкой игрой ума. С другой стороны, китайцы не в состоянии оценить случайных (дружеских!) поцелуев и объятий, так свойственных европейцам. Когда последние стали селиться в Шанхае, то китайцы, наблюдая прилюдные нежности супругов, ожидали, что европеец тут же извлечет свой "яшмовый черенок" и бросится в битву. Поскольку этого не происходило, китайцы оставались в полном недоумении от бесцельности этих сексуальных приготовлений. Более того – поцелуи и случайные ласки, не ведущие к естественной кульминации, китайцы считают оскорблением божественных начал инь и ян.

Даосская сексология считает, что помочь человеку сохранить свою сущность нерастраченной может практика сношений с большим количеством женщин при одной непрерывно длящейся эрекции. Даосы любили называть число 10 (или 8 ). Но наиболее частое и гармоничное сочетание – это мужчина и две женщины. Такое трио постоянно встречается в искусстве эротической китайской графики "чунь гун ту" ("весенние игры"): как правило, при мужчине женщина и ее служанка, что вполне соответствует условиям гаремного существования. "Вспомогательная женщина" всячески споспешествует совершению акта: держит подушку, читает вслух книгу отдыхающим любовникам, порой сама служит в качестве опоры или подушки, а то и просто любуется (или подсматривает). Триединство имеет религиозное объяснение: мужчина как проявление ян – в числовом отношении нечет, женщина – инь – чет. Две женщины есть целостное инь (четное), а в сочетании с одним мужчиной они дают истинную гармонию – Великое Единое. Целое (две и один) описывается триграммой "кань", то есть "погружение", а ведь сексуальный процесс – это и есть погружение в "нефритовую пещеру" или "недвижные воды".

Частым персонажем в эротических картинках "чунь гун ту" является сторонний соглядатай. Подглядывание вообще было в большом ходу, употреблялось как одна из поощряемых сексуальных практик. В романе "Цзинь, Пин, Мэй" барышня Чуньмэй ("цветок сливы мэйхуа") "спрятавшись, вожделенно подсматривает за госпожой Пань, затерявшейся в весне". Глава заканчивается тем, что Чуньмэй ко всеобщему удовольствию перестает быть девственницей – ибо красота женщины расцветает от "употребления", что вполне справедливо. Польза подглядывания весьма велика: во-первых, гаремные дамы (среди которых оно в первую очередь и процветало) совершенствовались в искусстве любви, во-вторых, возбуждались без дополнительных усилий мужчины – подглядывание могло играть роль прелюдии к совокуплению. В-третьих, оно могло быть заменой оному, что неплохо, учитывая сексуальную неудовлетворенность обитательниц гаремов. В-четвертых, замена действия созерцанием (и даже духовное превосходство бездеятельного созерцания) – основа основ китайского мировоззрения. Медитация питает и вскармливает божественные сущности, живущие в человеческом организме, кроме того, дает возможность узреть богов – а для этого надо знать, где и когда они явятся. Коитус в этом смысле незаменим – ибо весь сонм небожителей, полный девятиярусный даосский пантеон, присутствует в момент воссуществления Великого Единого в точке, где инь и ян, сливаясь, образуют дао. То есть в момент проникновения пениса в вульву. Разумеется, встреча с богами у альковного соглядатая может произойти лишь в том случае, если он достиг определенной ступени духовной высоты, – тем не менее, это зрелище полезно всем, ибо религиозное (и практическое) содержание его неизмеримо велико.

Мастурбирующие женщины, лесбиянки, гомосексуалисты, не неся в себе ничего запретного или хотя бы маргинального, часто появляются на китайских эротических картинках. Пожалуй для китайского восприятия секса не существовало никаких табу, кроме женских ног. В то время как сам половой акт, в силу его священной сути, изображали открыто, женские ножки – всегда забинтованными, в маленьких туфельках. Это связано со специфическим китайским культом миниатюрных ступней – таких, чтоб можно было во рту подержать. Игры любовников с разбинтованием ножек-лотосов считались наиболее волнующими и интимными и никогда не изображались. И если уж мы заговорили об искусстве, то надо отметить, что китайским художникам было чуждо любование телесными формами. Главным принципом живописи было "се и" – "писать идею". Эротические гравюры или картины, изображая саму идею единения, или битвы, инь и ян, полны такой философической созерцательности, что никакие порнографические аналогии просто не приходят в голову.

Китайское мировоззрение синтетично: секс проникнут искусством, а искусство – сексуальными реминисценциями. Каждой из тридцати классических поз соответствует музыкальный фрагмент, а сами их названия – поэзия в чистом виде: "склонившая крону сосна", "парный танец жар-птиц", "прыжок белого тигра", "парение морских чаек", "прильнувший к жертвеннику бамбук". В эротических картинках всегда присутствуют изображение книги, музыкального инструмента, гравюры, то есть вещей, намекающих на присутствие интеллектуального начала. В свою очередь отвлеченная живопись имеет свой "сексуальный код": растения и животные являются сексуальными символами, и одна из основ китайской живописи – это соблюдение их правильных сочетаний. Азалия символизирует женскую соблазнительность, воробей, баклажан и угорь имеют фаллическое значение, лотос и красный пион обозначают женские гениталии, перепелки и цветы сливы мэйхуа – девиц легкого поведения, а нарцисс, орхидея и уточки-мандаринки – супружескую верность. Последние, как и изображение зимородка, кроме того намекают на одну из тридцати поз при соитии. Две рыбки, играющие в воде, считаются символом сексуальной удовлетворенности; изображение сада в архитектурном пейзаже связывается с гомосексуализмом; сеть для ловли рыбы, так же как и лютня, обозначают женские половые органы. И так далее, и тому подобное.

Нет, пожалуй, ни одного китайского изображения, свободного от сексуальных ассоциаций, – и это прекрасно! Ибо тема движущейся – увы! – к завершению статьи была – восторг и восхищение утонченным эстетизмом секса, где слова "нефритовые врата", "киноварная ложбина", "лютневые струны" не были цветистыми метафорами, а действительно обозначали разные области женских гениталий. Поэтому в заключение автор не может удержаться от того, чтобы не покачать сокрушенно головой и не погрозить пальцем современности. Социальные пертурбации последних веков, в особенности одиозная культурная революция с ее сексуальным пуританизмом, сыграли роковую роль: все вышеописанное было почти полностью изъято из быта и миросозерцания современного Китая. А ведь, помимо всего прочего, подобное отношение к сексу было прививкой против пошлости. Ибо что есть пошлость? Отношение к естественному как к грязному и недостойному. Риторический, но законный вопрос: "Разве любовь грязна и недостойна?" тянется в европейской культуре шлейфом аж с XIX века, притащив с собой пресловутую сексуальную революцию, разгул разврата, который, несмотря на все усилия, по-прежнему осознается как таковой, и порнографический ажиотаж, переселившиеся ныне в Россию. Никто ничего у нас не имеет против свободной любви, но и спошлить по этому поводу многие тоже не прочь – а все потому, что не было у нас исторической прививки даосизма. Если б никакое любовное действие просто НЕ МОГЛО БЫТЬ ВОСПРИНЯТО КАК ГРЯЗНОЕ, то и пошлить было бы не о чем. Не правда ли?

Катерина СТАСИНА

**Oleg**

ФИЛОСОФИЯ СЕКСА В ДРЕВНЕМ КИТАЕ
ЧАСТЬ 2

Катерина СТАСИНА, 17 октября 2000, 03:08

Отношение средневековых китайцев к сексу сильно отличается от европейского. Китайцы не могли понять христианского осуждения внебрачных связей, мастурбации, гомосексуализма, трансвестизма, лесбиянства, полигамии, мазохизма и вуайеризма. Если эти способы получить удовлетворение практиковались с согласия всех участников, то они рассматривались как вопрос личных предпочтений, и не было оснований расценивать их как преступление против общества. Разумеется, христиане воспринимали китайский секс как ужасающий разврат, упуская из виду, что случаев садизма в китайской сексуальной жизни практически нет (а если и есть, то не в спальне!), а так называемые половые извращения обычно расцвечены тонкой игрой ума. С другой стороны, китайцы не в состоянии оценить случайных (дружеских!) поцелуев и объятий, так свойственных европейцам. Когда последние стали селиться в Шанхае, то китайцы, наблюдая прилюдные нежности супругов, ожидали, что европеец тут же извлечет свой "яшмовый черенок" и бросится в битву. Поскольку этого не происходило, китайцы оставались в полном недоумении от бесцельности этих сексуальных приготовлений. Более того – поцелуи и случайные ласки, не ведущие к естественной кульминации, китайцы считают оскорблением божественных начал инь и ян.

Даосская сексология считает, что помочь человеку сохранить свою сущность нерастраченной может практика сношений с большим количеством женщин при одной непрерывно длящейся эрекции. Даосы любили называть число 10 (или 8 ). Но наиболее частое и гармоничное сочетание – это мужчина и две женщины. Такое трио постоянно встречается в искусстве эротической китайской графики "чунь гун ту" ("весенние игры"): как правило, при мужчине женщина и ее служанка, что вполне соответствует условиям гаремного существования. "Вспомогательная женщина" всячески споспешествует совершению акта: держит подушку, читает вслух книгу отдыхающим любовникам, порой сама служит в качестве опоры или подушки, а то и просто любуется (или подсматривает). Триединство имеет религиозное объяснение: мужчина как проявление ян – в числовом отношении нечет, женщина – инь – чет. Две женщины есть целостное инь (четное), а в сочетании с одним мужчиной они дают истинную гармонию – Великое Единое. Целое (две и один) описывается триграммой "кань", то есть "погружение", а ведь сексуальный процесс – это и есть погружение в "нефритовую пещеру" или "недвижные воды".

Частым персонажем в эротических картинках "чунь гун ту" является сторонний соглядатай. Подглядывание вообще было в большом ходу, употреблялось как одна из поощряемых сексуальных практик. В романе "Цзинь, Пин, Мэй" барышня Чуньмэй ("цветок сливы мэйхуа") "спрятавшись, вожделенно подсматривает за госпожой Пань, затерявшейся в весне". Глава заканчивается тем, что Чуньмэй ко всеобщему удовольствию перестает быть девственницей – ибо красота женщины расцветает от "употребления", что вполне справедливо. Польза подглядывания весьма велика: во-первых, гаремные дамы (среди которых оно в первую очередь и процветало) совершенствовались в искусстве любви, во-вторых, возбуждались без дополнительных усилий мужчины – подглядывание могло играть роль прелюдии к совокуплению. В-третьих, оно могло быть заменой оному, что неплохо, учитывая сексуальную неудовлетворенность обитательниц гаремов. В-четвертых, замена действия созерцанием (и даже духовное превосходство бездеятельного созерцания) – основа основ китайского мировоззрения. Медитация питает и вскармливает божественные сущности, живущие в человеческом организме, кроме того, дает возможность узреть богов – а для этого надо знать, где и когда они явятся. Коитус в этом смысле незаменим – ибо весь сонм небожителей, полный девятиярусный даосский пантеон, присутствует в момент воссуществления Великого Единого в точке, где инь и ян, сливаясь, образуют дао. То есть в момент проникновения пениса в вульву. Разумеется, встреча с богами у альковного соглядатая может произойти лишь в том случае, если он достиг определенной ступени духовной высоты, – тем не менее, это зрелище полезно всем, ибо религиозное (и практическое) содержание его неизмеримо велико.

Мастурбирующие женщины, лесбиянки, гомосексуалисты, не неся в себе ничего запретного или хотя бы маргинального, часто появляются на китайских эротических картинках. Пожалуй, для китайского восприятия секса не существовало никаких табу, кроме женских ног. В то время как сам половой акт, в силу его священной сути, изображали открыто, женские ножки – всегда забинтованными, в маленьких туфельках. Это связано со специфическим китайским культом миниатюрных ступней – таких, чтоб можно было во рту подержать. Игры любовников с разбинтованием ножек-лотосов считались наиболее волнующими и интимными и никогда не изображались. И если уж мы заговорили об искусстве, то надо отметить, что китайским художникам было чуждо любование телесными формами. Главным принципом живописи было "се и" – "писать идею". Эротические гравюры или картины, изображая саму идею единения, или битвы, инь и ян, полны такой философической созерцательности, что никакие порнографические аналогии просто не приходят в голову.

Китайское мировоззрение синтетично: секс проникнут искусством, а искусство – сексуальными реминисценциями. Каждой из тридцати классических поз соответствует музыкальный фрагмент, а сами их названия – поэзия в чистом виде: "склонившая крону сосна", "парный танец жар-птиц", "прыжок белого тигра", "парение морских чаек", "прильнувший к жертвеннику бамбук". В эротических картинках всегда присутствуют изображение книги, музыкального инструмента, гравюры, то есть вещей, намекающих на присутствие интеллектуального начала. В свою очередь отвлеченная живопись имеет свой "сексуальный код": растения и животные являются сексуальными символами, и одна из основ китайской живописи – это соблюдение их правильных сочетаний. Азалия символизирует женскую соблазнительность, воробей, баклажан и угорь имеют фаллическое значение, лотос и красный пион обозначают женские гениталии, перепелки и цветы сливы мэйхуа – девиц легкого поведения, а нарцисс, орхидея и уточки-мандаринки – супружескую верность. Последние, как и изображение зимородка, кроме того намекают на одну из тридцати поз при соитии. Две рыбки, играющие в воде, считаются символом сексуальной удовлетворенности; изображение сада в архитектурном пейзаже связывается с гомосексуализмом; сеть для ловли рыбы, так же как и лютня, обозначают женские половые органы. И так далее, и тому подобное.

Нет, пожалуй, ни одного китайского изображения, свободного от сексуальных ассоциаций, – и это прекрасно! Ибо тема движущейся – увы! – к завершению статьи была – восторг и восхищение утонченным эстетизмом секса, где слова "нефритовые врата", "киноварная ложбина", "лютневые струны" не были цветистыми метафорами, а действительно обозначали разные области женских гениталий. Поэтому в заключение автор не может удержаться от того, чтобы не покачать сокрушенно головой и не погрозить пальцем современности. Социальные пертурбации последних веков, в особенности одиозная культурная революция с ее сексуальным пуританизмом, сыграли роковую роль: все вышеописанное было почти полностью изъято из быта и миросозерцания современного Китая. А ведь, помимо всего прочего, подобное отношение к сексу было прививкой против пошлости. Ибо что есть пошлость? Отношение к естественному как к грязному и недостойному. Риторический, но законный вопрос: "Разве любовь грязна и недостойна?" тянется в европейской культуре шлейфом аж с XIX века, притащив с собой пресловутую сексуальную революцию, разгул разврата, который, несмотря на все усилия, по-прежнему осознается как таковой, и порнографический ажиотаж, переселившиеся ныне в Россию. Никто ничего у нас не имеет против свободной любви, но и спошлить по этому поводу многие тоже не прочь – а все потому, что не было у нас исторической прививки даосизма. Если б никакое любовное действие просто НЕ МОГЛО БЫТЬ ВОСПРИНЯТО КАК ГРЯЗНОЕ, то и пошлить было бы не о чем. Не правда ли?